«Заманухой» в этой книге стало использование источников, ранее не введенных в литературоведческий оборот и пылившихся в архивах. Семь тысяч писем, примерно половина из которых никогда не упоминалась в печати, причем прежде всего затрагивающие частную жизнь писателя, — это впечатляет. Не в плане того, что очень хочется сунуть нос в его частную жизнь. Писатель такого масштаба — по определению лицо публичное, и если создается его биография, хочется рассчитывать на точность и добросовестность исследователей. Однако Чехов, к сожалению, персона достаточно залакированная.
«Советская традиция избегать «дискредитации и опошления» образа писателя (формулировка из постановления Политбюро ЦК КПСС, запрещающего публикацию некоторых чеховских текстов) и по сей день вселяет в российских ученых сомнения в необходимости предъявлять публике чеховские архивы во всей их полноте. Три года, проведенные в поисках, расшифровке и осмыслении документов убедили меня в том, что ничего в этих архивах не может ни дискредитировать, ни опошлить Чехова. Результат как раз обратный: сложность и глубина фигуры писателя становятся более очевидными, когда мы оказываемся способны объяснить его человеческие достоинства и недостатки».
Книга непредвзятого англичанина описывает именно жизненный путь Антона Павловича, его биографию, не ставя целью делать подробный литературно-критический разбор произведений. И это можно отнести к ее достоинствам.
Надо признаться, что у меня сложные отношения с Чеховым: всю жизнь пытаюсь его полюбить. Не получается: жалею «Каштанку» — тошнит от смешных рассказов; проникнусь к Мисюсь — тут же какие-нибудь «Мужики» тоску нагоняют; обнаружу шедевр «Святою ночью» — а следом «Скучную историю», ску-ууууу-учную. «Дуэль» — пять с плюсом, «Печенег» — два с минусом. «Чайка» — пятерка, «Дядя Ваня» — кошмар. Такая чехарда. А с портрета смотрит педант в пенсне и хочет прочитать мораль, что именно во мне должно быть прекрасно.
Книга Рейфилда помогла увидеть живого человека — со слабостями, сомнениями, ошибками, неумением устроиться в жизни — то есть устроить себе нормальную комфортную жизнь, с безуспешными попытками сделать счастливыми людей вокруг себя, хотя бы самых близких.
«Антона уже не хватало на всех, кто претендовал на его сочувствие, на его гостеприимство и на его доходы».
А вот — о близких, о живописной чеховской семье:
«Чехов, уже издавший тогда книгу „В сумерках“, вдруг нахмурился и сказал: „Моя матушка до сих пор думает, что я пишу стихи!“» Скорее всего, это было правдой – родители никогда не читали рассказов Антона, да и мало что видели из его пьес».
Поездка за границу:
«В Вене его поразила открытость людского общения – в Москве откровенный разговор на улице с незнакомым человеком вполне мог привлечь внимание тайной полиции. Чехов писал домашним: «Странно, что здесь можно все читать и говорить о чем хочешь».
Чехов — о свободе:
«В письме к Суворину в октябре 1891 года он признался: «Ничего так не люблю, как личную свободу».
…и о счастье:
«Счастье же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, — я не выдержу. <…> Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день».
«Пережив заслуженный успех «Мужиков», сразу сказавшийся на выручке от продажи чеховских книг, и оправдав себя собственной болезнью, Антон наконец смог воплотить в жизнь мечту, которая никогда не покидала его, хотя едва ли вообще могла сбыться: «одним из необходимых условий личного счастья является праздность».
А это — о деньгах:
«…те самые произведения писателя, которые читаются всей Россией, не в состоянии окупить ему ни отдыха, ни поездки на юг, ни необходимой для больного человека обстановки…»
О «Трех сестрах» — вот не знала, что сестры Бронте тут «при чем»!
«Пьеса имела и английский источник. Еще в 1896 году Антон отослал в таганрогскую библиотеку биографию сестер Бронте — историю трех талантливых и несчастных девушек, стремящихся вырваться из провинциального Йоркшира; в их жизни есть и деспотичный отец, и мать, о которой сохранились лишь смутные воспоминания, и обожаемый брат, превратившийся в бездельника и пьяницу. Сестры Прозоровы у Чехова во многом сходны с сестрами Бронте».
А как же тяжело читать вот это:
«Работа над новой пьесой продвигалась медленно: если двадцать лет назад Антон тратил на рассказ день, а десять лет назад — неделю, то теперь ему требовался целый год».
Книгу просто хочется растащить на цитаты! А после ее прочтения было хорошо побродить по чеховскому дому-музею на Садово-Кудринской — очень атмосферное место.
Еще о Чехове
Репетиция «Трех сестер» и «Вишневого сада»
Заметки на полях: похвала дилетанту
Еще о русской классике
Заметки на полях социального романа