Книга может служить пособием по истории русской литературы и русской религиозной мысли, а не только источником биографических сведений о Дмитрии Мережковском. Сама биография излагается интересно, в памяти остаются яркие фигуры и факты: отец-чиновник, похожий на толстовского Каренина, визит юного поэта к Достоевскому, дружба с Надсоном и Плещеевым, марш-бросок от народников к декадентам («Скука царствовала неодолимая. Все только притворялись, что делают серьезное, кому-то нужное дело, а в душе томились»).
Читатель сможет прояснить для себя как то, что же представлял собой тройственный союз Мережковский — Философов — Гиппиус, так и суть духовных поисков всех троих и их «нового религиозного сознания». А еще — выступал ли Дмитрий Сергеевич по радио с речью в поддержку Гитлера во время оккупации Парижа.
Интересно узнать о вояже Мережковских по Италии вместе с Чеховым и Сувориным, которые случайно встретились по пути. Что может быть более несочетаемым, чем Мережковский и Чехов? Однако они много и увлеченно беседовали.
А вот с Гумилевым дружба не задалась, хотя молодой поэт приходил представиться мэтру. Почему же тот повернулся к нему в прямом смысле спиной, хотя мечтал найти ученика и продолжателя?
А еще для меня многое прояснил в биографии и характере Мережковского тот факт, что в юности ему был поставлен смертельный диагноз. Тот, кого смерть коснулась крылом, никогда не станет прежним. И 18-летний юноша так определил свое будущее:
«Всю свою жизнь (если только буду жив), все свои силы (если таковые найдутся) посвящу я литературе (не смею сказать «поэзии»); чем я буду в этой области — поэтом ли, публицистом, издателем, книготорговцем, переводчиком или просто наборщиком, — это предоставляю решить моей счастливой или несчастливой звезде».
Образ кабинетного писателя, заваленного пыльными книгами, предстал в другом свете.
Немного цитат
«В Мережковском как бы «от рождения», изначально, присутствует не зависящее от чувственного и рационального опыта твердое духовное знание, сообщающее о мироустроении истину абсолютно позитивного характера, – истину о том, что Бог есть».
«Мережковский-студент – классический образец мятущегося «русского мальчика», причудливо соединяющий в себе все: и «бунт» Ивана Карамазова, и благоговейную веру Алеши».
«Но одно несомненно: ее (Гиппиус) брак с Мережковским, как бы к этому браку ни относиться, был спасителен: он их спас обоих от впадения в ничтожество, от небытия метафизического».
«Мережковский искал возможные способы преодоления застарелого и губительного для России конфликта между русской интеллигенцией и русским православием, способы действенного воцерковления жизни образованного, общественно активного русского человека XX века».
«Как бы ни относиться к Собраниям (Религиозно-философские собрания 1901–1903 гг.), нельзя не признать, что все происходившее на них и вокруг них, в сущности, единственная реальная попытка мирного соглашения всех группировок образованного общества дореволюционной России».
«…а мы, немногие, живем среди толпы, которая встречает всякую мысль о Боге грязной усмешкой, подозрением в ненормальности или… даже нечестности» (Гиппиус).
«Весь первый год их существования подавляющее большинство участников дискуссий ясно сознавало простой и очень практически-конкретный смысл совместной деятельности – поиск путей к вхождению интеллигенции в русскую Церковь. Отсюда и предельная актуальность поставленных вопросов – отношение «сторон» к свободе слова и совести, браку, общественной жизни, внешней политике и т. д.».
Мережковский: «Ужас христианского человечества в том, что миром овладели сейчас, как никогда, не злые люди, и не глупые, а совсем нелюди – человекообразные, «плевелы», несущие, не только русские, но и всемирные слуги Мамоновы-Марксовы, гнусная помесь буржуа с пролетарием».
«Мы занимаемся литературой, не желая произносить безответственных слов о религии, христианстве и зная, что в русской литературе заключена такая сила подлинной религиозности, что, говоря только словами, мы скажем всё, что нужно, и сделаем свое дело», – подытоживал Мережковский свой опыт «общественности» этих лет (парижская эмиграция)».
«Поворот к христианству», происшедший в творчестве Мережковского в начале 1890-х годов, и размышления над проблемой «нового религиозного действия» привели его к изменению взглядов на задачи художественного творчества. Как уже было сказано, грядущая эпоха, сочетающая техническое могущество с духовной скудостью, отчетливо виделась ему апокалипсическим кануном всемирной истории: отпавшее от христианства, духовно «одичавшее» человечество двигалось, по мнению молодого писателя, к мировой катастрофе, тотальному взаимоуничтожению. Катастрофу эту предотвратить было можно, единственно изыскав средства к реальному возрождению и активному действию христианства в общественной жизни. Церковь должна стать действенным и главным орудием в организации общественного бытия. Но для этого христианское вероучение должно вновь стать актуальным в сознании масс, должно быть адаптировано к повседневным проблемам быта».
«Подобная связь христианства с «телесным» Богоприсутствием (что собственно и отличает его от «антихристианства») означает, что для Мережковского не существует «христианства без Церкви», ибо именно Церковь и является живым «телом Христовым» и «воды жизни в Церкви неиссякаемы». Одна лишь «христианская проповедь» в отвлечении от Таинств – мало что может дать».
Автор Татьяна Краснова
Еще об именах Серебряного века
Еще о русской классике
Заметки на полях социального романа