Илья Львович Толстой «Мои воспоминания»
Первое впечатление — да я же всё это уже читала. Хотя точно знаю, что нет. Раньше мне воспоминания Ильи Львовича не попадались. Потом поняла, что во многих книгах о Льве Толстом они цитировались — обильно и с удовольствием, оттого теперь читаешь и почти всё узнаешь. И про анковский пирог, и «архитектор виноват», и прочие семейные анекдоты.
И как не понять исследователей, разобравших на цитаты «Мои воспоминания» — третий из детей великого Льва с таким теплом пишет о своем отце, выбирает такие интересные и забавные эпизоды, характеризующие и Толстого, и всю семью, и атмосферу Ясной Поляны, и вообще — талантливо, замечательно пишет. Недаром сам отец считал его самым литературно одаренным из всех своих детей.
Вместе с тем, если в мемуарах мы видим мальчика Илюшу, то автор Илья Львович — зрелый, мудрый человек, и его записки не комплиментарны и сентиментальны, а вполне рассудительны. Он вспоминает детство с любовью и ностальгией, однако не умиляется, а анализирует.
«За всю мою жизнь меня отец ни разу не приласкал. Это не значит, что он меня не любил».
«По своему рождению, по воспитанию и по манерам отец был настоящий аристократ. Несмотря на его рабочую блузу, которую он неизменно носил, несмотря на его полное пренебрежение ко всем предрассудкам барства, он барином был, и барином он остался до самого конца своих дней. Под словом "барство" я разумею известную утонченность манер, внешнюю опрятность и в особенности тонкое понимание чувства чести».
Еще запомнилось: наряду с родными и домочадцами Илья подробно описывает домашнюю прислугу. Няни, конюх, охотник. Повар, благодаря искусству которого поддерживалось здоровье отца. Илья Львович показал нам не только «домашнего» Льва, но и домашнее же его окружение, всех этих невидимок, «домовых эльфов», которые преданно служили ему, благодаря труду которых он мог сосредоточиться на творчестве.
Лев Львович Толстой «Опыт моей жизни. Переписка Л. Н. и Л. Л. Толстых»
Читала с большим сочувствием. Я готова выслушать всех свидетелей, всех участников, и тех, кто по ту сторону баррикад. Никто же из нас, в самом деле, не был сыном Льва Толстого — а Лев Львович был, и его свидетельство уникально. Дети смотрят на мир другими глазами, и интересна именно эта точка зрения, взгляд на знаменитую семью изнутри.
Взрослым с их колокольни может казаться, что они жили для детей, всё для них делали, старались изо всех сил. А дети потом вырастут, снимут розовые очки и расскажут, что их детство не было идеальным, родители мучили друг друга, а дети страдали от этого. Вот и вся мысль семейная.
Да, Лев Львович пристрастен, а кто беспристрастен? А дневники великого Льва не писались в расчете на прочтение потомками? Любое творчество — игра на публику, и воспоминания — такая же художественная литература, только работающая под прикрытием документальности. Всегда стоит делать поправку на это, читая мемуары.
И не предъявлять же, в самом деле, претензии сыну в том, что он не так велик, как отец, а ещё взялся за перо. Имеет право, как и прочие современники. В его книге много здравых мыслей о жизни, семье, образовании, саморазвитии. Но кроме них, и такие:
«В семье было невесело. Учение отца и отношение его самого к жизни продолжали отравлять ее атмосферу».
«Отцовское ученье, не дав мне познать основных вечных законов и условий разумной жизни человеческой, неизменных и незыблемых, – потому что он не познал их сам, – сделало меня несчастным и больным физически и духовно».
Заметки горькие обманутого сына.
Софья Толстая «Мой муж Лев Толстой»
«Свершилось то, что я предвидела: страстный муж умер, друга-мужа не было никогда, и откуда же он будет теперь?»
Женщины в судьбах великих писателей — просто сказка. У Достоевского это страшная сказка со счастливым концом: от злой ведьмы (Суслова) до волшебной помощницы (Анна Григорьевна). У Толстого — ровно наоборот. Причём в одном лице…
Жаль Софью Андреевну, которая вместо библейской полноты жизни ощутила горечь и опустошение, жаль великого Льва. Старик, вынужденный бежать из дома — это страшно. Не получается принять ничью сторону. Потому снова и снова возвращаешься к ним обоим, к их трагедии — через мемуары, письма, дневники. В этой книге собраны дневники последних лет, где Софья Андреевна без конца говорит о своем несчастье. Перевернув последнюю страницу, захотелось прочитать дневники ее молодости, где она счастлива — хотя бы как противоядие.
Вместе с тем даже в эти годы Софья Андреевна — энергичная женщина, полная жизни, это не загнанная лошадь, тянущая на себе домашнее хозяйство: она ходит в театры и на концерты, катается на коньках, берет уроки музыки. Находит время для саморазвития — вполне современный портрет.
Почему ее перестало удовлетворять то, что раньше так радовало и было предметом гордости — служение семье, детям и мужу? То, чего другой женщине 19 века с избытком хватило бы для счастья? Откуда взялось это ощущение, что всё пошло прахом и обесценилось — все усилия, жертвы? Может, вообще служение — ловушка? И «вспомогательная» роль отняла у нее ее собственную? А достойно ли потом за это служение взыскивать, превращая жизнь других в ад? Как точно определить, сколько души и жизни отдавать другим, а сколько оставлять себе, чтобы потом не было мучительно больно? Или с возрастом банально вырабатывается меньше дофамина, и тут ничего не поделаешь? Много вопросов…
«Меня мои домашние всегда умеют сделать без вины виноватой, если я, как делала всю жизнь, не рабски служу и покоряюсь всем требованиям семьи, а изберу какой-нибудь свой путь, как теперь избрала занятие музыкой».
«И никто не поймет, что когда я жива, занимаюсь искусством, увлекаюсь музыкой, книгой, людьми, – тогда мой муж несчастлив, тревожен и сердит. Когда же я, как теперь, шью ему блузы, переписываю и тихо, грустно завядаю – он спокоен и счастлив, даже весел».
«Я тоже жила долго этой простой, без рассуждений и критики – любовью. Мне жаль, что я прозрела и разочаровалась во многом. Лучше я бы осталась слепа и глупо-любяща до конца моей жизни. То, что я старалась принимать от мужа за любовь, – была чувственность, которая то падала, обращаясь в суровую, брюзгливую строгость, то поднималась с требованиями, ревностью, но и нежностью. Теперь мне хотелось бы тихой, доброй дружбы; хотелось бы путешествия с тихим, ласковым другом, участия, спокойствия…»
«Сегодня наша Таня и Маруся Маклакова пересматривали фотографии разных мужчин и переговаривались, за кого бы они пошли замуж. Когда дошли до портрета Льва Николаевича – обе закричали: «Ни за что, ни за что!» – Да, трудно очень жить под деспотизмом вообще, а под ревнивым – ужасно!»
«Гению надо создать мирную, веселую, удобную обстановку, гения надо накормить, умыть, одеть, надо переписать его произведения бессчетное число раз, надо его любить, не дать поводов к ревности, чтоб он был спокоен, надо вскормить и воспитать бесчисленных детей, которых гений родит, но с которыми ему возиться и скучно и нет времени, так как ему надо общаться с Эпиктетами, Сократами, Буддами и т. п. и надо самому стремиться быть ими. И когда близкие домашнего очага, отдав молодость, силы, красоту – все на служение этих гениев, тогда им упрекают, что они не довольно понимали гениев, а сами гении и спасибо никогда не скажут, что им принесли в жертву не только свою молодую, чистую жизнь материальную, но атрофировали и все душевные и умственные способности, которые не могли ни развиваться, ни питаться за неимением досуга, спокойствия и сил».
Еще о Льве Толстом
3 книги о великом Льве
В чем его вера?
Еще о русской классике
Революционный реализм
5 причин для того, чтобы всё бросить и начать читать этот роман
«Литература, вероятно, начнется опять, когда заниматься ею будет совершенно невыгодно»
Репетиция «Трех сестер» и «Вишневого сада»
Заметки на полях: похвала дилетанту