Первое, что бросается в глаза — поздний старт: Ван Гогу 30, а частный учитель показывает ему, как держать палитру. Он еще не приступал к живописи, только рисовал. Так и хочется крикнуть из будущего, из своего знания, когда и чем все закончится: надо поспешить, осталось всего семь лет! Но он и сам спешил и работал без остановки, находя, кроме того, время на чтение современной литературы, в том числе на Толстого с его духовными поисками, на пространные письма брату. Начал в 27, закончил в 37.
Многое объясняет неудавшаяся карьера проповедника — деятельность, к которой у него было не только стремление, но и все данные. Письма временами превращаются в самую настоящую страстную проповедь — только уже не Христа, а искусства. А временами, как издержки жанра, в них сквозит довольно неприятное морализаторство.
Неприятного вообще много, гениальный художник — не тот человек, который обязан всем нравиться, он и не пытается. В том числе брату, от которого всю жизнь финансово зависит, по сути поглощает его средства и его жизнь. Тео ненамного пережил Винсента. Снова и снова, по кругу — жалобы, просьбы, неприкрытый эгоизм, много надрыва и самооправданий. То Тео должен бросить всё и стать художником, чтобы составлять ему компанию, то просто прислать больше денег.
Это для меня самое спорное место в биографии Ван Гога. Я выросла в парадигме, что каждый взрослый человек должен сам себя кормить. Однако художников всегда кормил кто-то, искусство всегда было на службе у меценатов или платежеспособных заказчиков вроде церкви. Если Леонардо кормил король Франции, то почему бы Тео не кормить Винсента, убеждаю я себя. В конце концов, это его свободный выбор, Тео сделал его сам.
Но в глубине души обидно за Тео, за его второстепенную обслуживающую роль, за то что Винсент так мало уделяет ему внимания в своих письмах, мало им интересуется, гораздо меньше, чем собой. Мы по сути ничего о нем не узнаем — а ведь он мог быть талантлив, как и брат. Вспоминаются семейные династии художников, братья Брейгели и Брюлловы, четверо братьев Маковских, династия Бенуа — Лансере. Неизвестно, что мы потеряли.
Читаешь письмо за письмом, и из собственных слов Ван Гога прорисовывается его образ — очень узнаваемый. Да это же человек Достоевского, блаженный и изломанный: то князь Мышкин, то подросток или человек из подполья. Надрыв и экзальтация, полная самопоглощенность и искажение реальности. И в то же время — человек Толстого, со своим самосовершенствованием и постоянной рефлексией, и с воображаемым братством художников, почти что муравейным.
Хочется схватиться за голову, когда Винсент начинает убеждать Тео, что тот должен теперь содержать не только брата, но и колонию художников, которую тот собирается организовать, и уже рассылает приглашения.
Кстати, сама идея не такая бредовая. Братства художников реально существовали и оставили след в искусстве — прерафаэлиты, назарейцы. Наши передвижники создали экономически успешное предприятие, заработав независимость, деньги и славу.
Разница в том, что Ван Гог не обладал коммерческой хваткой Крамского. Да еще, вероятно, ожидал, что братья-художники окажутся такими же покладистыми и безотказными, как его родной брат. Не тут-то было. И неплохая идея превратилась в бредовую. И все же жаль, что не получилось.
В иллюстрированных изданиях «Писем» есть упоминаемые Ван Гогом рисунки и картины, что, конечно же, хорошее подспорье для читателя. Но у меня был только текст + несколько музейных открыток, интернет и собственная память. И тут я оценила то, что в свое время не поленилась и сходила на выставку, например, музея Орсэ, когда к нам ее привозили, или выставку «Воображаемый шедевр», когда к юбилею Пушкинского музея лучшие галереи мира привезли свои шедевры, в том числе Ван Гога.
Обязательно надо смотреть подлинники, если есть возможность, не полагаясь на репродукции, это совсем не тот эффект. Воспоминания не стираются и не тускнеют, они пробегали в памяти и иллюстрировали книгу.
Я никогда не была фанатом Ван Гога. Его картины были раздражающими и тревожными, спиральные мазки физически вращались в сетчатке глаз, черные контуры извивались как змеи, цвета казались хлесткими, угловатыми, ядовитыми. И только когда я увидела настоящие полотна, увидела, что эти спиральные звезды — живые и пульсируют, и нарисованная ночь смотрит на тебя их страшными глазами, стало понятно, что и художник — настоящий, а не раскрученный благодаря миллионам попсовых изображений на сувенирах, и пробирает до дрожи его искусство, а не суммы, в которых его сегодня оценивают.
И да, главное в художнике — это его картины, без биографии можно и обойтись. Первично искусство.
«В сущности, говорить за нас должны наши полотна».
Но эта биография из первых рук, эти письма, то разумные и глубокие, то одержимые и полубезумные — ценный бонус к живописи Ван Гога, ключ к его личности и картинам, материал для собственных размышлений. Но они же создали живучий миф о голодном художнике, что само по себе — отдельная тема и подталкивает к следующим книгам и поискам.
Я, например, не думаю, что голод стимулирует творчество, но и вариант финансового благополучия для того же Ван Гога не представляется панацеей. Наоборот, кажется, что человек с таким неистовым характером испепелил бы себя и в том случае, если бы судьба подарила ему, например, хорошее наследство, или покровительство, или постоянный заработок.
Еще об искусстве
Портрет художницы в юности
«Мир, зачитанный до дыр»
Таинственный всадник