Всадники и странствующие комедианты
Работы этого художника не просто привлекают — они завораживают, будь то живописный цикл «Москва уходящая», городские пейзажи, вымышленные портреты или книжные иллюстрации к классическим романам. Я особенно люблю его серии графики, представленные в музее «Новый Иерусалим»: «Странствующие комедианты», «Музыканты», «Прекрасные дамы», а больше всего — серию «Всадники».
Это монохромные, лаконичные рисунки, почти силуэты — незавершенные, размытые, местами едва намеченные. Всадники Соколова выплывают словно бы из снов или грез. В них, будто в движущихся тенях, можно не столько узнавать, сколько угадывать и жителей старинных русских усадеб, и книжных героев. Легкие, летучие штрихи создают узнаваемую атмосферу произведений Диккенса и Гофмана. Черный конь, отпрянувший от незримого препятствия, заставляет вспомнить магические существа из более поздней литературной традиции — и толкиеновских назгулов, и фестралов из «Гарри Поттера».
Сколько раз бывала в «Новом Иерусалиме» — столько застывала возле этих небольших работ. А вот подробнее узнать о художнике оказалось не так просто, в интернете лишь крупицы и осколки. Вот что удалось собрать.
Мастер «тихого искусства»
Этот поистине волшебный Мастер, казалось бы, и сам должен принадлежать не столько веку двадцатому, сколько девятнадцатому с его поэзией старинных усадеб, к какому-нибудь рафинированному дворянскому роду. Тем удивительнее было узнать, что Михаил Ксенофонтович Соколов — сын бондаря из Ярославля, ставший художником вопреки воле родных и не получивший систематического образования.
Недолгая жизнь этого необычного человека могла бы стать основой для романа или фильма. Вся она — 62 года — уложилась между 1885-м и 1947-м годами, когда бушевали войны и революции. Матрос Балфлота, Михаил был активным участником февральской революции, но быстро потерял интерес к политике и вышел в отставку.
Несмотря на свое пролетарское происхождение, Соколов им не воспользовался — он был лишен карьерных устремлений и не стремился быть обласканным властью, так же как нисколько не интересовался историческими катаклизмами современности. Мало того, он не входил ни в одно из тогдашних художественных объединений, лишь ненадолго сблизился с группой «Маковец», идеологом которой был Павел Флоренский, а в 1916–1917 годах принимал участие в выставках «Мира искусства» в Петрограде.
Зато наиболее полно являл образ творца в его самой романтизированной ипостаси. Это выражалось во всем — начиная от нарочито артистической манеры одеваться и кончая декларативной отвлеченностью от актуальной революционной тематики: искусство Соколова почти целиком основано на вечных сюжетах.
Михаил Соколов начинал как левый авангардист, причем и в изобразительном искусстве, и в поэзии. Он был человеком самобытным и ярким, и его окружение всегда составляли люди неординарные, например, искусствовед Николай Пунин или художник Леонид Никитин, который, как считают, привлек Соколова к тайной организации ордена тамплиеров, членом которой сам состоял.
К середине 1920-х годов М.К. Соколов начал воспринимать искусство как сакральную сферу, уничтожил свои прежние работы, до 1923 года, и начал большие серии, посвященные страстям Господним, прекрасным дамам, странствующим комедиантам, цирку, продолжая и развивая классические основы европейского искусства. Именно тогда в его работах появились визионерские черты — туманные фигуры евангельских картин словно возникают из ничего, чтобы, не проявившись до конца, раствориться на глазах при более внимательном всматривании.
А в 1930-х годах появились его «Всадники». Работы Соколова приобрел государственный музейный фонд, с 1928 года их целенаправленно собиралат Третьяковская галерея, в середине 1920-х его картины экспонировали на Венецианской биеннале.
При этом бытовая жизнь художника складывалась очень тяжело. Скульптор С. Орлов (автор памятника Юрию Долгорукому в Москве) упоминал в письме:
«Благодаря тому, что какие-то олухи причислили его к формалистам, человек живет в невероятных условиях, голодает — одним словом, бедствует, пожалуй, так, как бедствовать у нас сейчас приходится немногим. А художник воистину замечательный, впитавший в себя все благородные традиции французских мастеров последнего столетия, он все-таки с очень яркой своей физиономией создал шедевры, которые будут в состоянии выдержать соседство любого импрессиониста».
Но в 1938 году, едва получив благодаря хлопотам друзей мастерскую в знаменитом доме художников на Верхней Масловке, Соколов был арестован и приговорен к семи годам исправительно-трудовых лагерей. Возможно, дефицитная жилплощадь оказалась кому-то более необходима. И вот все эти годы друзья на воле получали в письмах миниатюры художника, рисунки, акварели величиной со спичечный коробок, исполненные подручными материалами, сыпучим цветным мелом или просто спичкой и чернилами.
«Рисунки делались на маленьких листочках бумаги, иногда на конфетных обертках, пером, карандашом и были чуть подкрашены. В Москве ими любовались как живописными видениями. В них изображались тайга, снег, сосны» (искусствовед Н. Тарабукин).
В миниатюрных лагерных шедеврах Михаила Ксенофонтовича было всё то же, что он писал на воле: прекрасные дамы, лагуны и аллеи, конные парады, барская охота, уютные голландские зимние пейзажи. В мировой истории искусства ГУЛАГ останется именно этими «миражами».
После освобождения художник жил в Рыбинске, поскольку в Москве ему жить запрещалось. Все последние годы Михаил Ксенофонтович продолжал работать, оставаясь верным своей романтической мечте о прекрасном. Его близкий друг Николай Тарабукин называл Соколова «апостолом прекрасного».
Имя и картины художника вернулись к нам в середине 1960-х годов. Интересное совпадение: тогда как раз публиковался роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита», и однодневная выставка на Кузнецком мосту породила слух о великом Мастере.
Искусствоведы пишут о Соколове: «замечательный мастер русского "тихого искусства", своеобразный "поздний романтик"; создавал артистически экспрессивную живопись и графику, полную исторических реминисценций, тонкой, созерцательной поэзии». Однако его поэтическое наследие до сих пор остается малоизученным.
Соколов сам, словно один из своих таинственных всадников, посетил нас и исчез, и остается многое разгадывать, расшифровывать и изучать (творчество художника ждет своего исследователя), а главное — любоваться его рисунками и картинами.
«…я хочу вечности! Смешно. Не правда ли? Уж такой я жадный сейчас до жизни, до всего живого... Как мне хочется поделиться с Вами этой жаждой жизни, чтобы Вы поняли все очарование жизни, ее непререкаемое…» (М.К. Соколов, из письма Н.В. Верещагиной-Розановой. 1947)
Иосиф Бродский «Черный конь»
В тот вечер возле нашего огня
увидели мы черного коня.
Не помню я чернее ничего.
Как уголь были ноги у него.
Он черен был, как ночь, как пустота.
Он черен был от гривы до хвоста.
Но черной по-другому уж была
спина его, не знавшая седла.
Недвижно он стоял. Казалось, спит.
Пугала чернота его копыт.
Он черен был, не чувствовал теней.
Так черен, что не делался темней.
Так черен, как полуночная мгла.
Так черен, как внутри себя игла.
Так черен, как деревья впереди,
как место между ребрами в груди.
Как ямка под землею, где зерно.
Я думаю: внутри у нас черно.
Но все-таки чернел он на глазах!
Была всего лишь полночь на часах.
Он к нам не приближался ни на шаг.
В паху его царил бездонный мрак.
Спина его была уж не видна.
Не оставалось светлого пятна.
Глаза его белели, как щелчок.
Еще страшнее был его зрачок.
Как будто был он чей-то негатив.
Зачем же он, свой бег остановив,
меж нами оставался до утра?
Зачем не отходил он от костра?
Зачем он черным воздухом дышал?
Зачем во тьме он сучьями шуршал?
Зачем струил он черный свет из глаз?
Он всадника искал себе средь нас.Еще об искусстве
Как я изобрела музей на диване
«Для перехода в музыкальный космос нам может очень помочь космос поэтический»
Библейские истории в шедеврах мирового искусства