Частично это самиздатовские книжки — всяческие записки из подполья. Родители приносили домой копии, сделанные на множительной технике минувшей эпохи, не слишком четкие, зачастую смазанные. Никакой, кстати, крамолы: исторические изыскания о русских царях, психологические шедевры Леви — «Искусство быть собой», «Искусство быть другим».
Ну, это понятно: мама — педагог, интересовалась психологией. А биография Генри Форда? Возможно, это выбор отца — он и сам был self-made man, из грязи в князи, из монтера-электрика — в главные инженеры завода, а затем — в директора научного института.
Мы читали эти книжки вслед за родителями, потом в них заглядывали уже наши дети. Переплеты хорошие, крепкие, сделанные на совесть.
Как я попала в переплет
Когда я собиралась поступать в Литинститут, там был барьер, который предстояло перепрыгнуть: сразу после школы никого не принимали. Считалось, надо поработать, понюхать жизнь, приобрести опыт. Мол, дети ничего серьезного не могут написать. Спорный постулат. А Пушкин что там мог насочинять в семнадцать лет? А мальчишка Лермонтов?
Однако существовал конкретный минимальный срок обретения опыта — два года. Приставкин, правда, взял меня и с одним, «в порядке исключения» — но этот год между школой и вузом я усердно трудилась. Машинисткой в НИИ (без дураков, у меня была высокая скорость набора — 500 ударов в минуту), набивателем перфокарт для компьютера величиной с комнату (забыла, как эта деятельность называлась).
А еще пару месяцев провела в переплетной мастерской того же института. Это я к тому, что могу оценить качество книжного переплета. Сама, конечно, выполняла простейшие операции, но при этом видела работу мастеров.
Правда, быстро переместилась от этих мастеров, располагавшихся на первом этаже, этажом выше — в редакцию студенческой газеты, да там и осталась. Но ко всему, что касается Книги, до сих пор отношусь с благоговейным трепетом. Ведь я своими глазами видела, как она создается, наблюдала это волшебное преображение простых разрозненных листочков.
Как попадали в переплет наши книжки
Надо сказать, что родители постоянно отдавали старые книжки в починку. Это было естественным житейским делом, вроде как отнести обувь в ремонт. Не знаю, практикуется ли это сейчас или стало дорогим удовольствием?
Особенно быстро истрепывались любимые детские книжки — «Динка», «Незнайка». Если прежняя обложка хоть как-то сохранялась, уцелевший фрагмент наклеивался на новую основу, и тогда книга оставалась глазастой — с картинкой, названием, именем автора.
Но когда в относительной сохранности были лишь рассыпающиеся страницы (чаще всего без первых и последних), инвалида одевали во всё новое. Домой возвращался безымянный, безликий, подозрительный незнакомец.
И только перевернув обложку, можно было с облегчением обнаружить старину Гулливера или «Грозовой перевал» с пятном от того самого новогоднего мандарина. Но на полках они снова становились чужеродными элементами — не те, что прежде, не того цвета. Как сложно было заново привыкать к этим невидимкам!
Неопознанный объект
Есть, однако, книга-загадка, которую я не могу разгадать до сих пор. Она такая старая, что я НЕ ПОМНЮ ее родной обложки. И никто не помнит. Внутри, под новодельной — множество сказок, причем и «Аленький цветочек», и русские народные, и «Песня о Буревестнике», и «Сказка о потерянном времени» — всё вперемежку. Странное сочетание. Может быть, кто-то когда-то ее узнает?
Автор Татьяна Краснова
Еще о чтении и книгах
Медленное чтение: долгими зимними вечерами